А Вадим Кораблев слушает.
Вы знаете Роста по статьям в «Комсомолке» и «Новой газете», передачам «Конюшня Юрия Роста» на НТВ и REN-TV 7 в 90-х, циклу «Рэгтайм, или Разорванное время» на «Культуре» и, конечно, атмосферным черно-белым фотографиям: от Булата Окуджавы и Фаины Раневской – до академика Сахарова и Картье-Брессона.
Юрий Рост хорош в почти любой теме, с ним хочется обсуждать все подряд, слушать шикарные истории и периодически уточнять детали. Но это бы заняло слишком много времени, поэтому мы говорили только про спорт – для Роста это тоже очень комфортная среда. Он родился в Киеве, учился в институте физкультуры, плавал, играл в водное поло, дружил с футбольными звездами. Был на четырех Олимпиадах, делал великие спортивные фотографии и провел несколько дней с первыми советскими альпинистами, покорившими Эверест.
Если интервью окажется плохим – не страшно. Его все равно спасут фотографии.
Кипиани – советский Кройфф, а теннис – для слабаков
– Юрий Михайлович, как в 81 год оставаться таким же подтянутым?
– Это все конституция. Я в нее не вносил поправок, она уже была такой. Мама с папой сделали, а я просто живу – и все.
В молодости занимался спортом, может, это помогло немножко.
– Да ладно, сейчас прямо совсем не занимаетесь?
– Да нет, все же приходится заставлять себя. Приседаю, таскаю резину. Но это все не доставляет мне удовольствия.
– Есть какая-то периодичность?
– Пока самоизоляция, стараюсь делать каждый день. Недолго, просто чтобы держать себя в тонусе. Я ненавижу зарядки, но делаю, чтобы не притуплялось чувство.
– Ненависти?
– Да, точно.
– Вы в детстве много чем занимались. Но началось все с тенниса?
– Да, началось – и очень быстро закончилось. Тогда теннис еще не был модным видом спорта, не было достаточного количества площадок. Я ходил в зал, там был замечательный тренер Бальва [Владимир Максимович], в Киеве он тренировал Валерию Кузьменко – многократную чемпионку СССР по теннису, дочь футболиста Ивана Кузьменко, который участвовал в знаменитом «Матче смерти» во время войны.
Нельзя сказать, что я серьезно занимался. Бил в фон, пока Бальва воспитывал чемпионов. Однажды я спешил на тренировку, прыгнул в троллейбус, там стояли два парня. И они мне говорят: «Спортом надо, пацан, заниматься». Я говорю: «Так я занимаюсь». Они ответили: «Да, ты, наверное, теннисом занимаешься». И засмеялись.
В этом же здании был бассейн, и я пошел на плавание.
– И как?
– Занимался долго, был достаточно силен и координирован. Выиграл спартакиаду школьников – это был крупный турнир, чемпионат Союза. Потом выиграл на дистанции 200 метров брассом на турнире трех городов.
– Ваш отец был актером, на войне получил ранение и потом вел футбольные репортажи. Брал с собой в кабину?
– Матчи тогда проходили на «Динамо», это лучший стадион в моей жизни (Рост вырос в Киеве – Sports.ru). Небольшой, тысяч на 20, расположен на склоне холма в парке. Очень уютный, хотя там и была беговая дорожка.
А комментаторских кабин тогда не было, микрофоны стояли на крыше основной трибуны. Обычно – на не очень важных матчах – был один микрофон. А на важных, когда приезжали ЦДКА, «Спартак», «Динамо», – два. У одного из них был мой отец, а у другого легендарный Вадим Синявский.
Конечно, я ходил с отцом на все игры. И знал Синявского. Знал некоторых игроков – Бибу, Сабо. Еще учился с Олегом Базилевичем (помощником Лобановского – Sports.ru).
– Синявский – мощный человек?
– Выдающийся мастер. Тогда ведь вели репортажи только последние 15 минут матча, и ему за это короткое время удавалось встроить целый сюжет о том, что происходило в течение всей игры.
Из комментаторов мне еще очень нравился Виктор Набутов. Он разговаривал со зрителем, объяснял. Его не волновало, как отнесутся к его эскападам, остротам. Он говорил все что думал, правда, потом его убрали из эфира. Мне кажется, это случилось, потому что он был слишком ярким человеком.
– А как отец комментировал?
– Отца в списки любимых комментаторов я не вношу, потому что это отец. Да я и не слышал, как он ведет репортажи. Думаю, это был нормальный пересказ того, что происходит.
– Вы помните Киев в послевоенное время? Город уже жил футболом?
– Да, футболом дышали. А сам город лежал. Крещатик был разрушен совершенно, сохранилось только полдесятка зданий. На наших глазах восстанавливался. Это были годы битого кирпича.
– Я удивился, что вы болели не за киевское «Динамо», а за тбилисское.
– Я всегда любил тех, кто красиво играл. За киевское «Динамо» очень болел при Маслове. Но и за тбилисское тоже – у меня были прекрасные отношения с Кипиани, с Сашей Чивадзе. Кипиани вообще был советским вариантом Кройффа, можно было на него одного смотреть – и все.
Очень любил «Торпедо» Маслова, когда там играли Маношин, Воронин, Метревели. Я даже помню «Динамо» 1945-го, пусть и опосредованно. У меня была любимая книжка «19:9» – о гастролях «Динамо» в Англию. Синявский мне рассказывал про эти матчи, потому что ездил туда.
– Хорошо, Кипиани – наш Кройфф. Кем еще восхищались?
– Стрельцов был безусловным гением, лучшим в истории СССР. Но его погубили.
– То есть вы не верите, что он был виновен?
– Мне кажется, это была показательная порка. [Алексей] Аджубей, главный редактор «Комсомольской правды» в то время, был выдающимися главредом. Но ему был нужен очень громкий материал (В 1958-м в «Комсомольской правде» вышли две статьи о Стрельцове: «Звездная болезнь» и «Еще раз о звездной болезни» – Sports.ru).
Тогда была мода на звездные болезни, и Стрельцов – 19-летний пацан – очень подходил. Многое притянули за уши, надо было сделать показательный процесс. В результате они погубили не только талант мирового класса, но и в значительной степени остановили движение нашего футбола.
– Вы пошли учиться в киевский институт физкультуры, но сначала хотели поступать на журфак. Почему не сложилось?
– Не сложилось – это вы правильно сказали. Собирался-собирался, но пошел в другое место. Может, я бы и поехал в Москву на журфак, но не чувствовал себя готовым.
А в институт физкультуры пошел, потому что любил спорт.
– Как там учеба?
– В институте тогда было два факультета – педагогический и спортивный. На педагогическом готовили учителей физкультуры для средних и высших учебных заведений. А на спортивном – тренеров. Я был на нем, учился на тренера по плаванию и водному поло.
Большое заблуждение, что в институте физкультуры ничему не учат. Дураков там ровно столько же, сколько и в других вузах. И умных столько же. Кто хотел образование, тот его получал. Там была абсолютно нормальная анатомия, физиология, биомеханика.
– Вас однажды чуть не отчислили из-за стихов Пастернака.
– 1957 год, шла охота на западное влияние. А у нас была компания – мы читали стихи, танцевали рок-н-ролл, буги-вуги, уже тогда можно было поймать джаз.
Я жил в драматическом доме на Пушкинской, а рядом – в оперном доме – жил переводчик с испанского Алевский. И он подарил мне небольшую книжку Пастернака. Поскольку его тогда не издавали, нас занимала эта поэзия, она казалось странной. И нашелся, как это бывает, один стукач.
Устроили заседание. Поднялась велосипедистка: «Они собирались и читали стихи!» А Вадик Архипчук, бегун, говорит: «Что ж тут плохого? Наоборот, замечательно!» Та крикнула: «Да, но они читали стихи голыми!» Это, конечно, была неправда.
– Как в итоге обошлось?
– Да выгонять-то было не за что, поклевали и оставили.
Выставка фотографий Юрия Роста
– А как вы на журфаке в Ленинграде оказались?
– Так вышло, что после института физкультуры друзья – ватерполист Александр Тихонов, игравший в «Воднике», и рекордсмен СССР в плавании на 100 метров вольным стилем Игорь Глушковский – уговорили меня поступать в Ленинградский университет.
В Киеве я был вторым вратарем команды «Труд», а в Ленинграде стал основным в команде «Буревестник».
– Почему вы были вратарем? У меня немного не вяжется.
– Тут история. Я не умел играть в футбол, а во дворе было так: кто хорошо играл – в нападении, кто похуже – в середине, кто еще хуже – в защите, кто совсем ничего не умел – в воротах. Могли бы и туда не ставить, но у меня был мяч.
Здесь другая ситуация. Я плавал брасом, а вратарь не имеет опоры, плавает и опирается только на воду. Я мог головой достать штангу, реакция была неплохая. Культурно принимал мяч, он падал рядом, а не улетал в сторону. Это было важно: соперник мог располагаться в метре-двух от ворот, совсем близко.
Потом в какой-то момент надо было выбирать – заниматься спортом или журналистикой. Выбрал журналистику, у меня еще в Киеве был, можно сказать, учитель – Аркадий Галинский. Он некоторое время был очеркистом в «Литературной газете», потом в «Советской литературе», а затем работал в «Советском спорте». Очень интеллигентный, образованный человек. Может быть, кому-то казалось, что футбол, который он рекомендовал, был чрезвычайно сложным, но на самом деле это слушатель был прост.
Галинский был очень умен, многих футболистов и тренеров я понял благодаря нему. Он меня пару раз пригрел, «Советский спорт» у меня что-то напечатал.
А потом Галинский написал книжку «Не сотвори себе кумира», где честно рассказал о договорных матчах, про роль Спорткомитета. В общем, повел себя как честный человек, каким он и был. Но нажил больших врагов, и его отстранили от профессии.
– Аж на 18 лет.
– Да, прибили. Он повлиял на мою жизнь. Когда я учился в институте физкультуры, он написал мне список литературы. Список был замечательный, с годами я его осилил. Почти весь. Потому что чтобы осилить весь, надо обладать особым даром и вкусом.
– А какие книги там были?
– Ничего особенного. Рабле, Вольтер, Фолкнер, Пушкин, Платонов. Он просто требовал от меня – человека, обучающегося в институте физкультуры – общего развития. Нормального интеллигентного развития. Потому что без него невозможно.
Я еще в начале пути ему задал вопрос: писать или фотографировать? Он ответил: «Если хотите быть богатым – надо снимать. Если известным – писать». За снимок платили пять рублей, иногда три. Видимо, я хотел быть и богатым, и известным.
– Помните ваш самый дорогой снимок?
– На благотворительных аукционах я продавал фотографии за большие деньги, люди правда много платили (в 2011 году фотографию Роста купили за 700 тысяч рублей – Sports.ru). Но все эти деньги шли в благотворительный фонд «Созидание» (помогает детским домам, приютам и интернатам, больницам, малообеспеченным семьям – Sports.ru), я член попечительского совета. Там не украли ни одной копейки.
Как попасть на финалы Олимпиады без аккредитации и почему нет смысла смотреть «Движение вверх»
– Ваша первая Олимпиада – Мюнхен в 72-м. Как вы там оказались?
Юрий Рост в центре
– Я работал в «Комсомольской правде» в отделе спорта, у меня были очень хорошие отношения с Сашей Иваницким – выдающимся борцом вольного стиля, чемпионом Олимпиады в Токио. Он заведовал спортивным отделом ЦК комсомола, чьим органом была «Комсомольская правда», и предложил мне выпускать фотогазету в олимпийской деревне. Я и поехал. Взял фотоаппараты и неправильный проявитель. Пытался выпускать газету, что-то печатать. У меня не было аккредитации, зато две были у Иваницкого – как члена команды и оргкомитета. Мы с ним были не похожи – он красавец. Но все-таки оба носили очки, поэтому получилось.
Я там довольно много повидал. Был на финале по боксу, куда давали только специальные аккредитации. И, самое главное, на финале по баскетболу СССР-США. Даже не говорю о том, что мы с Иваницким участвовали в параде.
– Ого.
– Был один ватерполист, который не пошел на парад и отдал мне пиджак. И я шел в нем – прямо за баскетболистами.
– Вы были на том великом баскетбольном финале. Когда вас о нем спрашивают, вы что первым делом вспоминаете?
– Вспоминаю, как ходил по площадке, надо мной висел Алжан Жармухамедов (игрок сборной СССР – Sports.ru), на меня капал то ли пот, то ли слезы. Жармухамедов говорил то, что надо запикать.
Не помню, как я оказался в раздевалке, но помню, как они сидели и ждали решения (после финального броска американцы прямо на площадке подали апелляцию, комиссия ФИБА полночи разбиралась, переигрывать матч или нет – Sports.ru). Тогда я и сделал известные фотографии.
Это была настоящая история. Я очень хорошо относился к тренеру Кондрашину и другим. Поэтому не пошел смотреть кино про них. Потому что знаю, что все эти фильмы, основанные на реальных событиях, в лучшем случае приблизительные. А когда я еще узнал, что там не очень выглядит Паулаускас (литовец, капитан той команды – Sports.ru), точно решил, что не буду смотреть. Он был достойнейший человек. И сейчас такой.
– И ни разу не хотелось?
– Я посмотрел оригинал, зачем мне смотреть паршивую копию?
– Где вы были, когда террористы взяли в заложники израильских спортсменов?
– Я был там, где надо – на крыше прямо напротив дома израильской делегации. Напротив балкона, между нами было метров 25-30.
– Страшно?
– Такие вещи отпечатываются надолго. Именно из-за таких моментов я запомнил ту Олимпиаду, помню не хуже, чем моменты детства.
И мне было стыдно, что советское руководство не пошло на траурный митинг (его проигнорировали десять арабских стран и СССР, не признававший Израиль – Sports.ru).
– Что помните про московскую Олимпиаду?
– Она практически не оставила чего-то хорошего. Хотя там, конечно, выступил мой любимый спортсмен Витя Санеев. Тройной прыжок очень сложная дисциплина, редко когда человек выигрывает два раза, а он выиграл четыре. В Москве у него просто украли медаль, натянули результат другому советскому спортсмену – эстонцу Яаку Уудмяэ. С точки зрения судейства это была безобразная Олимпиада.
А Витя действительно прыгнул дальше всех. Я снимал эти соревнования, на фотоаппарате видно, что Санеев в финальной попытке прыгнул дальше всех. Но официально ему поставили 17 метров 24 сантиметра. А у Уудмяэ было 17,35.
И помню польского прыгуна с шестом Козакевича. У него оставалась одна попытка: если брал высоту, становился чемпионом. Если нет, то выигрывал российский спортсмен. И вот Козакевич берет шест, начинает разбегаться – и вдруг красный флажок. Ему говорят «Назад!» и начинают поправлять планку. Раза три они поправляли планку, переносили попытку. И уже весь стадион болел за Козакевича, потому что все все видели.
И вот Козакевич воткнул шест, преодолел высоту показал судьям замечательный жест. Это был лучший момент легкоатлетических соревнований.
– На Олимпиаде-92 в Барселоне вы ночевали на полу в номере Анны Дмитриевой.
– Там была вся компания: Дмитриева, Иваницкий, корреспонденты. У меня просто не было никакого номера. Точнее был, но за 40 км до деревни. И они меня приняли. Да, спал на полу вместе с тренером женской сборной по баскетболу Евгением Гомельским – братом Александра.
Мы прекрасно там жили.
– У вас какие отношения с Дмитриевой?
– Она одна из ближайших моих друзей. Умнейшая женщина, великолепный комментатор и выдающийся спортсмен. Дочь гениального сценографа Владимира Владимировича. У меня с ней глубочайшая и нежная связь до сих пор. Обожаю ее семью, детей, все в ней.
– В 1982-м вы провели несколько дней с первыми советскими альпинистами, которые поднялись на Эверест. Расскажите.
– Без подготовки покорить Эверест невозможно, я с ними встретился, когда они шли из базового лагеря. Это один из лучших моментов моей жизни.
Я был в специализированной туристской группе, мы шли к монастырю Тенгбоче, где когда-то Эдмунд Хиллари (новозеландский исследователь, в 1953-м одним из первых добрался до вершины – Sports.ru) видел йети. Ну, наверное. Если бы я вышел на улицу после того, как выпивал с шерпами (народность, живущая в Восточном Непале – Sports.ru), то мог бы тоже увидеть йети. Но я не выходил. А наши альпинисты сложили все свои вещички и пошли вниз. И я подумал, что мне без этих альпинистов в лагере делать нечего.
Утром я с большими с желудочными проблемами собрался. С проблемами, потому что пил традиционный непальский напиток Чанг вместе с шерпами. Пошел вниз за альпинистами и нашел их через шесть дней у реки. Все что было дальше я описал в книге «Эверест-82».
Суть в том, что я абсолютно ничего не знал про альпинизм. Они обедали и обсуждали: «Когда мы шли по ледопаду…» Я говорю: «А что такое ледопад?» Возникла пауза. Потом кто-то спросил: «Ты хочешь написать про нас, но не знаешь, что такое ледопад?» Я объяснил, что ничего не знаю, но напишу, если мне все расскажут. И тут Володя Балыбердин, один из героев восхождения, который зашел туда без кислорода и спас одного из участников, достал маленькую записную книжечку и из нее – вырезку из «Комсомольской правды». Это была вырезка моей маленькой статьи, которая называлась «Фея лета». Он сказал: «Этот малый написал эту статью, она была со мной на Эвересте». Они как-то сразу стали ко мне хорошо относиться, я ночевал у них в палатках, каждый со мной делился впечатлениями. Поскольку это были первые впечатления, неотредактированные, они потом многое отрицали. Беззлобно. Но у меня все было записано на диктофон.
И да, «Эверест-82» – это не моя книга. Мне только предложили написать текст в нее. Да, там основной очерк мой, он большой, 10 или 12 печатных листов. Но по существу это энциклопедия восхождения. Книжку заслуженно раскупили за неделю.
– Самая классная история, которую вам рассказали?
– Здесь я отправлю читателей за книгой, потому что просто не могу вспомнить самую интересную историю. Там все было безумно интересно.
Когда задают такие вопросы, я всегда вспоминаю анекдот: к Моисею, который 40 лет водил евреев по пустыне, подошел корреспондент и спросил: «Какие смешные случаи у вас были?».
Почему он всегда болел за «Реал», когда смотрел класико с режиссером Данелией
– Кто из политиков или людей искусства удивлял вас знаниями и интересом к спорту?
– Я очень любил смотреть футбол с гениальным театральным художником и сценографом Давидом Боровским. Он долгое время работал с [режиссером Юрием] Любимовым, лучшие спектакли на Таганке были те, которые проектировал и оформлял Боровский.
Давид Боровский
Мы с ним очень подробно все обсуждали, говорили в основном про советский футбол. Потом, когда его не стало, я смотрел английскую и испанскую лигу.
С режиссером Данелией у нас была традиция: мы обязательно смотрели эль класико. Причем когда я приходил к нему, он всегда спрашивал: «Ты за кого будешь болеть?» А я знал, что он хочет за «Барселону», поэтому отвечал, что за «Реал». Так интереснее.
Хотя поначалу мы оба болели только за Месси, потому что было очевидно, что это гениальный игрок. Сейчас он уже взрослый, с ним иначе играют, футбол другой, нет Гвардиолы… Мы вообще наслаждались той командой Гвардиолы – с Хави и Иньестой. Это было что-то.
Часто мне звонит писатель Миша Мишин, советует включить какой-нибудь матч. Кстати, я заметил, что почти все, кто когда-то смотрел советский футбол в детстве, стали смотреть Англию.
– Почему именно ее?
– Она непредсказуемая, там всегда существовал сюрприз. Любой лидер может попасть под какой-нибудь «Борнмут».
Я очень хотел, чтобы там Аршавин проявил себя, а то из наших футболистов в Европе отлично выглядел только Шевченко. Выдающийся игрок. Ему, конечно, не надо было уходить из «Милана» в «Челси», там он не был нужен, это была прихоть.
А кто еще? Только Канчельскис в «Манчестере» неплохо смотрелся. А сейчас как-то никого и нет. Вот у Гвардиолы играет Зинченко. Ему дают пас – он его возвращает. Да, иногда может красиво отдать, но он абсолютно безынициативный, не берет на себя. Неинтересный игрок, не понимаю почему.
– Скучаете по футболу сейчас?
– Конечно. Я еще скучал по Англии, когда она с «Матча» ушла. Купил подписку на «Окко», а теперь ничего нет.
– Германия вернулась. Не смотрите?
– Надо посмотреть, там крепкий чемпионат. Во всяком случае он подарил нам пару тренеров экстра-класса, того же Клоппа. И мне очень нравились пришлые в «Баварии». Роббен – это ой! Вы не помните, но все знали, как устроен финт Гарринчи. Все. А он все равно уходил от защитника. Так и с Роббеном. Ну что, кто-то не знал, что он тащит мяч в центр и бьет с левой? Но он так делал и забивал.
– Вы часто фотографировали спортсменов. Что в них особенного?
– Если личность, то интересно. Если выходит за рамки удачного передвижения ног и рук, есть какой-то тип, очень интересно. И потом я люблю человеческую драму. В спорте ее хватает.
Одна из лучших фотографий Роста, прыгун в воду летит над знаменитым собором Гауди в Барселоне
– Вы как-то сказали, что фотография убивает момент. Разве не сохраняет?
– Нет-нет, я сказал, что фотография – это смерть момента. Потому что когда ты снимаешь, момент разрушается, а память о нем может остаться.
– А для вас спорт – искусство?
– Искусство – это искусство. А спорт – это спорт. Когда хотят похвалить спорт, говорят, что это искусство.
Но если спорт это не искусство, то многие спортсмены – большие искусники.
– Кого из спортсменов вы хотели бы снять? Подойдет любая эпоха.
– Так много людей, которые заслуживают того, чтобы я их снял. А вот знаете, чего бы я хотел, какую фотографию? Я бы хотел приехать в Австралию, прийти в школу и посмотреть, как Витя Санеев тренирует этих детей (в 1991-м Санеев переехал в Сидней и устроился тренировать в колледж – Sports.ru). А потом чтобы он обернулся.
– Я хотел вас поспрашивать про некоторые фотографии. Как вы снимали Кипиани?
– Когда он ушел из футбола, все равно ходил на стадион, но не выходил на поле. И мой друг, замечательный актер Гоги Харабадзе, сказал: поедем к Кипиани. Мы поехали, и я предложил: а давайте на стадион. Кипиани ответил: «На поле выходить не хочу». Все равно поехали, пустой стадион, директором был знаменитый нападающий тбилисского «Динамо» Борис Пайчадзе.
Все вместе – еще два сына Кипиани – пошли к воротам. И я понял, что не смогу его снять как надо, даже если уговорю. Слишком низко. И я попросил Пайчадзе пригнать поливальную машину. Залез на нее и сказал Кипиани: «Ну я тебя прошу, переступи ты поле». И он впервые за пять лет отважился. Я сделал 4-5 снимков, когда он дошел до границы света и тени. Все, больше было не надо.
– А кто на фотографии «Гимнастка»?
– Это было очень давно снято, даже не помню, кто точно на ней изображен. Думаю, эта фотография старше вас лет на 20.
Я просто увидел человека, который находится в ожидании судьбы. Там еще рядом чья-то попа, она подчеркивает обыденность. Все заняты своими делами, а человек настраивается. Я очень люблю эту фотографию, потому что она передает то, что происходит между спортом. После спорта. Или вместо спорта.
– Тихонов у вас красавец.
– Это один из моих самых близких друзей. Он был очень неординарным человеком: окончил институт физкультуры, исторический факультет ЛГУ, плавал на судах, играл в водное поло, тренировал женскую ватерпольную команду. Но самое главное – он был очень точным в своем поведении. Как играл – так и жил.
Он исполнил в моей жизни, может, быть самую важную роль. Потому что благодаря его уговорам я приехал в Ленинград. Тихонов – это судьба.
– А вы с Плисецкой футбол не обсуждали?
– Мы не были знакомы настолько близко, чтобы я оказался с ней дома и мы смотрели футбол. Но то что она была азартный человеком, смотрела футбол и сильно болела, я очень допускаю.
Вообще оказалось, что футбол – это в значительной степени такая непредсказуемая область жизни. В какой-то предсказуемая, но в значительной – точно нет. И чтобы человек получил удовольствие, она требует, как вы и сказали, мастерства на грани искусства.
– Я бы так хорошо не сказал.
– Ну ладно, это я сказал.
Интервью с Познером о неимоверной любви к спорту: пример Мохаммеда Али помог устоять перед КГБ, в школе зауважал бейсбол, в 86 лет без тенниса ноет тело
«Человек, которого никто не видел». Он управлял научным центром «Динамо» в подвале киевского дома и помог Лобановскому изменить футбол
Фото: личный архив Юрия Роста; РИА Новости/Илья Питалев, Сергей Самохин, Андрей Соломонов; ASSOCIATED PRESS/East News; nbnews.com.ua
Оставить комментарий
Ваш емайл не будет опубликован. Обязательные поля помечены как (обязательное)